Ну, а я со своей гипертонией не могла и домой дойти - разболелась так, что пришлось ночевать у П.П.Семенченко. Но все же как-то, может быть, это была бывшая наша директор Гейдеман, через несколько дней доложили об этом диком шабаше президенту Гросулу, и он "посоветовал" Чеботарю (директору Ботсада) отпуск дать. Тихонько дали.
Зоя за работой в Свиридовке
Вооружилась я своими книжками и бумагами (чемоданчик в клеточку) и уехала в родную деревню весною. А там жить было негде. У моих тетей Вари и Сени (Соколовских) была одна комнатка в хате, было очень тесно, и располагалась я на краешке стола, стараясь не слушать их разговоров и частых споров. Тетя Сеня взывала к Варе: "Мовчи, бо вона пише якусь священну книгу". Пришлось искать "кабинет" для работы в другом месте. Поставила стол в садике под кустами сирени. Здесь мешали только куры. Они взлетали на стол и пачкали мои бумаги, стоило только на минуту отлучиться. Мешали и разные случайные посетители. Тётин двор был в центре села, рядом - магазины (два). Они часто бывали закрыты по воле продавцов, и приходившие в них люди заходили к тетям переждать, поговорить или оставить какие-то свои пожитки. Наконец, пришлось удалиться дальше - в лес, что за их усадьбой, над яром, рядом со скифским городищем. Облюбовала в чаще огромный пень от спиленного дуба и на нем раскладывала свои бумаги, карточки и садилась сама. Здесь помех не было. Но вокруг цвела весна, пели соловьи, синели коврами пролiски. Писание всё же продвигалось здесь.Должна была сдать в издательство книжку в конце года. Были какие-то особенно трудные главы. Переделывала, возвращалась к ним много раз. В конце концов, осенью, в октябре, возвращалась с тем же чемоданчиком в клеточку, в котором была почти готовая рукопись. Далее, надо было ее перепечатать на машике. Поиски машинистки и расходы по оплате ее - всё за свой счет. Далее, фотографии и рисунки. Опять расходы, т.к. оплачивала всем всё из своего кармана. А он был, в общем-то, очень тощ.
Преодолела и это, понесла в издательство свое творение, надеясь, что книжка будет солидная, красиво оформленная, а мои рисуночки и фотографии эффектны. Как раз в это время получила книжку "Paleoethnobotany", изданную в Англии автором J.Renfrew (1973, London). Захватила и ее с собою показать в издательстве, как выглядят подобные работы. Издана эта книжка на прекрасной бумаге, превосходные четкие рисунки, карты. Материал расположен не скученно. От книги исходил какой-то особый запах чистоты и простора.
Но взглянуть на эту книжку редакторша не пожелала. "Мало ли как издают за рубежом, мы так издавать не можем и не будем. Не надейтесь, что у вас что-то подобное получится". И пошло, и пошло. Открытое, явное недоброжелательство во всем. И бумага дана плохая, и никакой помощи в оформлении рисунков, и обложка мягкая, мнущаяся. А главное, дали редактора очень слабого, юношу, совсем не специалиста в этой области. Мне приходилось ему всё объяснять, учить, т.к. все его замечания были совсем не профессиональны. Он мне ничем не мог помочь - убеждалась в этом постоянно.
А время шло. Работа редакторская была отложена. Помню, что в 1974 году, после моей поездки в Польшу на съезд палеоэтноботаников, привезла какие-то новые данные, которые необходимо было включить в рукопись. Всего речь шла о нескольких строчках, очень существенных, которые надо было вставить, ведь всё равно рукопись лежала без движения. Что тут поднялось! Была подана жалоба письменная директору издательства, шум был невероятный, и на этой жалобе была поставлена резолюция: "таких работ в издательство больше не принимать".
Книжка вышла аж в 1976 году, плохо изданная, в мягкой обложке, со многими опечатками, ошибками. Каждый раз, когда обнаруживала их всё новые и новые, мое сердце сжималось, и это заставляло страдать невероятно. И всё же мне она очень помогла. Я ее разослала всем, кому это было как-то понятно и интересно, и, главное, на нее появились рецензии за рубежом. Рецензии очень положительные. Они были в разных журналах в Англии, в Праге, Варшаве, в Германии и еще где-то, не помню где. В дальнейшем они мне очень помогли и спасли мое положение. Так как книжка всё же была не полна и в ней было много ошибок, я решила сделать более совершенный вариант и представить его как диссертацию. Отдала книжку опытной редакторше, и она внесла много исправлений.
А время было такое: ВАК (Всесоюзная аттестационная комиссия) начал сильно свирепствовать, были утверждены новые строгие правила, и никто не решался подавать свои работы на защиту. Но у меня же том был уже готов, и его надо было доложить на ученом совете.
Это был уже 1976 год. Слушание моей работы было назначено на какой-то день на 9 часов утра. Кроме наших ботаников, пришли археологи и мои приятели из других учреждений. Все сидели в зале, ждали, но совет не начинался. Директор кого-то вызывал по очереди и ничего не объявлял, и после я узнала, что он решил все же не слушать, а работу, как негодную, сразу отклонить. Длилась такая торговля два часа. Все устали ждать. Ну а я, в каком была состоянии? Наконец кто-то вмешалась, кажется, опять Т.С.Гейдеман, и решили слушать.
После моего выступления (плохого, т.к. измучилась) посыпались вопросы - совершенно глупые, непрофессиональные, но я терпеливо отвечала, по сути разъясняла, что такое неолит, почему у меня нет данных о земледелии в палеолите и т.д. В общем, в конце концов, совет одобрил работу, но посоветовал доработать, внести поправки (их я не делала, т.к. это было не нужно, но на словах согласилась). Ведь нужна была бумажка о том, что совет рекомендует. И ее мне в конце концов выдали.
А что дальше, где же защищать работу?
Том был переплетен, кажется, дважды переделывала переплет, потому что послали в какую-то неудачную мастерскую. Тоже была возня, а время всё шло. Наконец, в приличном переплете этот "кирпич" я послала в ВИР. Вернее, отвезла сама. Но совсем не помню, кому отдала. "Кирпич" оказался у М.М.Якубцинера, но это уже было позже. Кстати, о "кирпичах" этих. Переплет пришлось переделывать, и груз четырех "кирпичей" вместе был для меня очень чувствительный. А я ведь существовала со своим врагом внутренним - гипертонией. А тут пришлось их куда-то нести, везти, ждать на улице и ловить такси. И опять поднимать, переносить эту тяжесть.
То же, но еще более тяжело и чувствительно, было с авторефератом. До его печатания я дошла позже, аж в 1978 году. Чтобы его напечатать, надо было пройти уйму каких-то учреждений, преодолеть много отвергнутых просьб моих. И, наконец, он был взят в печать в какой-то типографии, кажется, в "Партиздате". Когда же были готовы все 200 экземпляров, то опять получился груз для меня неподъемный. Выдали, и я очутилась за запертыми воротами типографии на улице довольно пустынной. До дома далеко и в гору поднять этот груз и нести я была совсем не в силах. Стояла и ждала случайную машину несколько часов. Вот так было всё время. Но и это еще не всё. Позже в само это "творение" понадобилось внести какую-то поправку - указать учреждение или что-то в этом роде. Ее впечатать - сложная, непреодолимая морока. Кто-то, имеющий доступ к печатным органам, здесь уже сжалился и помог. Кажется, спасла положение моя бывшая аспирантка, Таня Мурзина. Строчка была напечатана типографским способом, и затем я ее вклеивала во все 200 экземпляров - вот так соблюдались требования ВАКа, а он всё продолжал свирепствовать и издавать новые и новые правила и требования для докторских защит.
Что же было дальше? Ждала ответ из ВИРа. Он, наконец, пришел.
Ведь всю свою деятельность по палеоэтноботанике я начинала под влиянием вавиловских теорий, его постоянного интереса к археологическим данным, т.е. к фактическому материалу по истории культурных растений - результату деятельности человека. Здесь мне казалось, что после "мудрых" высказываний Чеботаря по поводу моей деятельности никаких сомнений уже не будет.
Но ВИР молчал. И наконец-то пришло письмо-отзыв, подписанное известным старым вировцем Суворовым. По его мнению, работа по своему профилю "никакого отношения к ВИРу не имеет". Замечательно, не правда ли! Позже дошли до меня сведения еще и другого характера: в ее приеме отказал бывший директор ВИРа Д.Д.Брежнев. Причина уже была похожа на сплетню - моя фамилия ассоциировалась у него с другою, с Д.В.Тер-Аванесяном, человеком, с которым они, по выражению одной дамы, как матерые волки боролись за власть, т.е. за пост директора в этом учреждении. Таким образом, "кирпич" возвратился ко мне обратно. И что мне делать дальше?
Опять подала, уже в Кишиневе, в наш новый академический ботсадовский совет по защитам докторских диссертаций, уже по новым правилам. И вот помню совет, где должен был состояться прием моей работы на очередь к защите. Здесь, казалось, уже всё должно пройти. Работу я "основательно переделала и дополнила", как советовал А.А.Чеботарь. Хотя его тезис долгое время был таким: "В ВАКе работа не пройдет, она слабая, хотя я ее не читал". А он ведь был членом ВАК. Разумеется, я ничего не переделывала и не переписывала, "кирпич" оставался нетронутым. Но я продолжала свои исследования. Ведь материалы с раскопок и из разных районов продолжали ко мне поступать. Их я отрабатывала, включала в статьи, в отчеты. В 1975 г. на Всемирном ботаническом конгрессе докладывала о них и имела успех. С 1976 года начала постоянно вести исследования в Крыму, участвовать в раскопках в Херсонесе и собирать новые материалы по Крыму. Я их надеялась представить в виде публикаций при защите.
Что же произошло на этом заседании? Первым стоял доклад М.Агаева, о его диссертации, которую где-то провалили и прислали в Молдавию на пересмотр. Собрался полный совет. Докладывал он прекрасно, и я поняла, что работа его очень содержательная, новая и интересная. Проблема популяций - нелегкая. Но Чеботарю было дано задание сверху - провалить. Вели себя он и его приспешники совершенно дико, грубо. Кричали на Агаева, пугали, но никакого настоящего, научного разбора работы не делали, т.к. не могли - не тот их уровень. Я не выдержала и выступила в защиту этой работы. За мной последовали еще двое из совета - Гейдеман и Лидия Петровна Николаева. За ними зашевелился еще кто-то из посторонних членов совета. И в итоге на голосовании большинством в один голос Агаев был спасен.
Когда же перешли к следующему - моему вопросу, директор пошептался с ученым секретарем, и тем было сказано, что представленную к защите работу З.В.Янушевич принять не можем, потому что она не по профилю нашего совета.
Опять, спустя какое-то время, возник Ленинград, но уже Ленинградский университет. Агаев взялся узнать у них на кафедре о возможности защитить там. Потянулись вновь дни и месяцы. Там возник некто Шмидт, зав.кафедрой ботаники, которого опять смутила археология. Всё опять пошло по новому кругу. А тем временем новый ВАК спохватился, что совет по защитам в Молдавии существует уже более двух лет и ни одной докторской в нем не защищено.. Закрыть совет! И на очередь никто не поставлен. Закрыть, закрыть! Тут вспомнил Чеботарь обо мне. "Давайте вашу работу, пропустим быстро, без задержек. Она же очень хорошая, давно апробирована, а какие замечательные рецензии вышли за рубежом на вашу работу! Она легко пройдет в ВАКе".
Опять началась суета по сбору разных бумажек и справок, поиски ведущего
Учреждения. Тут спас уже Ленинград, университет, кафедра ботаники. Миняев написал отзыв, и его, наконец, прислали. Что-то там возражал Шмидт, но как-то обошли его. Теперь оппоненты: надо троих. Взялась Т.С.Гейдеман, написала отзыв. Попросили В.М.Массона - согласился, и Нина Леонидовна Шарова вспомнила Н.А.Базилевскую, написала ей, та тоже согласилась. Казалось, уже всё окей. И вдруг выясняется, что Т.С.Гейдеман не имеет права быть оппонентом, т.к. была членом совета по защите докторских, и, по правилам ВАКа, не имела права давать отзывы и выступать оппонентом в своем совете. А она уже отзыв написала, работала над ним, читала диссертацию. Что же делать? Больше никого не осталось, кто бы мог дать законный отзыв. Опять отсрочка всего. И тут встречаю на углу возле своего дома Шаларя. Вспоминаю, что он же доктор, зав.кафедры ботаники в университете в Молдавии и, кажется, член ВАКа. Спрашиваю, оказывается, может, имеет право. Прошу. Соглашается, но надо дать ему работу и тот же отзыв, который написала Т.С.Гейдеман. Как будто спасено положение.
Еще была переписка с Базилевской, какое-то было перенесение сроков неоднократное. Она обиделась и сказала, что откажется, не приедет. Вот такая была свистопляска. А еще же была рассылка автореферата за месяц до защиты, тоже по каким-то драконовским правилам. И это было преодолено. Отзывы начали поступать удивительно быстро от людей, знавших меня по работе, и от совсем не знавших, но все были интересные и, в целом, положительные. А тут вылез опять мой внутренний враг - гипертония. Помогала мне всё это перерабатывать, писать, печатать только Майя Григоровская. Сидела у меня до поздней ночи и всё время что-то делала. Еще таблицы, фото... Их надо было исправлять, клеить, монтировать - всё это взяла на себя Майя.
Наконец назначен день защиты. Прибыли оппоненты. Встречала Базилевскую Нина Леонидовна Шарова и моя сестра Рита. Где-то они ее устраивали в гостинице, кормили. В.М.Массон был на попечении археологов, П.Шаларь же был местный. А мой враг подступал всё ближе. Был март - время всегдашних кризов и рецидивов гипертонии. В день защиты утром голова совсем пустая, и я вся дохлая до предела. Но едем заранее в зал заседаний на Академической улице. А там уже добрые помощники без меня развешивают карты и таблицы - Павел Семенченко и Аркадий Ткаченко. Хорошо, что всё это было пронумеровано. Но я... дохлая. Рита что-то заставила меня съесть, выпить, сделала мне прическу, накрасила губы. Стою у окна и жду. Что будет, то и будет. Все прибыли - оппоненты, и совет тоже в сборе. Есть кворум. Дают мне слово после всех формальностей, и вдруг на дворе, вижу, повалил снег, да такой густой, прямо стеною. И, о чудо! мне стало легче, как будто какая-то тяжелая гора с меня свалилась. Болезнь отпустила, и голова моя просветлела, я начала говорить. Но всё смотрела на Нину Шарову, а она мне кивала слегка в знак того, что всё так. Я говорила хорошо, как надо. И так все 40 минут доклада она меня "вела".
Зоя после защиты диссертации 11 марта 1979 г.
Публики в зале набилось много, были не только члены совета, но и сотрудники и просто слушатели - сотрудники других институтов Академии и совсем незнакомые, посторонние. Где-то во втором или третьем ряду сидели Рита и Нина, мои главные болельщики. Оппоненты очень порадовали своими выступлениями, а Массон даже вызвал смех: "вот сколько у автора показано материалов по истории пшеницы и ячменя! Какие богатые материалы по раскопкам! В Таиланде в пещере нашли семена огурца и уже трубят на весь мир об этом. Но ведь на огурце цивилизацию не построишь. Здесь же богатейшие коллекции ископаемых пшеницы и ячменя". Слова эти многие запомнили и при встрече мне их повторяли, даже совсем незнакомые люди. Улыбались и говорили - "цивилизацию на огурце не построишь".
Болезнь тяжкая, депрессия навалилась на меня. Была одна. Жила в квартире Нины Леонидовны Шаровой. Наконец Майя (Григоровская) увезла меня в Крым, в Херсонес. Там я поселилась в "домике маячника", на втором этаже. Ждала своих - Риту, Женю, Жору. Они же повели меня к врачу, который лечил гипертонию физкультурой, зарядкой. Много лежала, работать не могла, но по утрам у моря зарядку делала. Приходила медсестра делать массаж. Мои уехали в мае. А я прожила там до июня и позже переселилась в Свиридовку, в свою хатку. Там тоже бывало очень плохо. Долго выпутывалась. Отпуск взяла за свой счет.
Утверждение прошло быстро, осенью, и чуть ли не на второй день директор сказал: "у вас больничных больше, чем у всех сотрудников вместе взятых, мы решили перевести вас в консультанты". Я согласилась, не зная, не думая о своих правах. И еще 10 лет провела на работе, но уже свободной, не ходила туда к определенным часам, многое делала дома за столом. Гораздо больше, чем когда надо было ехать к 9-ти, не опаздывать. Каждый год по два-три раза ко мне приезжала Нана Русишвили из Грузии, привозила свои кавказские материалы, и мы их обрабатывали у меня дома за столом. И Цветана Попова из Болгарии тоже приезжала со своими болгарскими находками по несколько раз в течение года. Всё мы обрабатывали у меня дома за столом, делали рисунки, сопоставляли с литературными данными, обобщали и писали статьи. Особенно трудно было мне разбирать писания этих девочек, т.к. они недостаточно хорошо знали русский язык, и мне приходилось постоянно расшифровывать их писания. Но я всё это, в конце концов, доводила до ума.
Комментариев нет:
Отправить комментарий