Омск

Омск. Вокзал.

И, наконец, Омск. Устала невероятно, идем в эвако-пункт. Состава нашего ленинградского нет и не было, и сведений о нем ни у кого никаких. Но у нас адрес академии, идем туда. Учреждение оборудованное, тепло, чисто, сидят сотрудники. На нас ноль внимания. Из Ленинграда? Такого состава не было, не знаем, не прибывал. Полное безразличие, равнодушие. А мы уже еле на ногах держимся. Идем обратно на вокзал. Наконец там вижу на двери красный крест. А у меня руки - сплошные язвы и черная кора на них. Иду просить чем-то помазать, может, забинтовать. Заходим и - о чудо! Медсестра, солидная дама, - давнишняя знакомая моих родителей - папы и мамы еще по их работе в Овруче, помню ее, когда мне было 8-9 лет. Называю ее по фамилии (Буханова) и называю свою. Она встрепенулась и сразу же произнесла имена моих родителей - где они, что с ними? Прошу оказать моим рукам помощь и рассказываю о Ленинграде, потерявшемся эшелоне. Она тут же звонит своему мужу - он здесь начальник эвако-пункта. Сразу же нам дают талоны на обед и отправляют в помещение, где мы можем отдохнуть, уснуть. Общежитие там же на вокзале, в нем чисто, тепло, но нары в два этажа. Людей много. Советуют идти на сортировочную, где стоит много проходящих эшелонов, теплушек. Но это далеко, километров за 10 - 15 от станции, в поле. Всё равно бредем туда. Составов море, бродим между ними. Все теплушки закрыты, заперты, и лишь в некоторых через щелки виде свет. Безнадежно, еле ноги волочим, и уже темнеет, мороз крепчает. И вдруг вижу красную ленточку на ручке одной из теплушек. Подаем голос, зовем Риту, и оттуда в ответ нам голоса, слабые, но наши. Оказывается, внутри почти все больны, лежат, выйти и идти на вокзал ни у кого сил нет. На ногах только Рита, но она одна и не знает, что ей делать, куда идти, кого просить о помощи. Топливо кончилось, одолевает холод.

Мы сразу же взялись за топку - всю ночь с Белой не спали, топили, что-то готовили, варили и поддерживали жизнь. Некоторые были совсем безнадежны. Умерла Валя, жена аспиранта Караджи. Утром идем опять на вокзал на эвако-пункт и тут же мимо меня, не узнавая, с безумными глазами проносится Карим (Мынбаев). Оказывается, в академии СибНИИЗхоза [Сибирский НИИ зернового хозяйства] уже что-то узнали о нашем беспомощном эшелоне, и кому-то был большой нагоняй за равнодушие к прибывшим. Приехала "скорая" туда же на сортировочную и слабых и больных - всех увезли в больницу. В больницу попала семья Незнанских [Незнанская Изабелла Рудольфовна, супруга сотрудника ВИРа Марка Моисеевича Кислюка] (Кислюка), еще несколько человек, в т.ч. наша мама. К нам же присоединилась Рита, и мы втроем организовали выгрузку всех вещей. Вещи (рюкзаки) выгрузили на грузовик и нас с Бэлой посадили сверху - ехать в дом академии, новый, отапливаемый, но за городом. Дали талоны в столовую. Пока ехали, нас еще и ограбили. Мальчишки на коньках с крюками цеплялись за борт машины и стащили несколько рюкзачков, которые лежали сверху. Но это уже была такая мелочь... Главное - мы уже получили пристанище и талоны на еду в столовой. Там утром нам подали «ОВ» - овсяную кашу, мы уселись за стол, нас оказалось за ним четверо (уцелевших) - я, Бела, Клава с дочкой и Рита. А вокруг нашего столика собралась публика - смотрели на ленинградцев. Ночевали уже в отведенном нам помещении, спали на полу, но на чем-то мягком. Мучились ночью, т.к. туалета в этом новом доме еще не было, а мы после путешествия стали вдруг такие ослабевшие, и часто надо было выходить на мороз. Но всё это было уже мелочью по сравнению с теплушками и чистым полем.

История с ограблением мальчишками не кончилась. На следующий день просят прийти в милицию. Опознаём свои вещи. Омская милиция оказалась на высоте - нашли наших грабителей, отобрали утащенные сумки и почти всё нам вернули. Чудо такое необычное, которое запомнилось на всю жизнь. Больше такого я нигде и никогда не слышала.
В первый же вечер, как мы только расположились, к нам приехал академик Лысенко [Трофим Денисович Лысенко (1898-1976), академик АН СССР (1939) Основатель «лысенковщины», маргинального направления в советской биологии]. Расспросил о Ленинграде, блокаде, что там, в ВИРе, и в других институтах ВАСХНИЛ, о том, как мы вырвались. Ведь в Москве, оказывается, и не представляли, что за положение в Ленинграде, не знали, что там царила смерть. Принес бутылку вина для тех, кто оказался в больнице. Сказал, живите здесь, пока не придете в себя, на работу ходить не надо. Только не умирайте. Такое человечный поступок он проявил. Это был февраль 1942 года. Шла война. Вавилов [Николай Иванович Вавилов (1887 - 1943) — выдающийся русский учёный-генетик, ботаник, селекционер. Репрессирован, умер в тюрьме от истощения.] был еще жив и находился в то время в саратовской тюрьме. Что было ему протянуть свою заботу дальше...

Но ничего, мы вскоре начали приходить в себя и проситься на работу. Определились кто куда - по разным лабораториям определять всхожесть зерна, какие-то делать анализы по подготовке к весеннему севу. Но морозы лютые всё еще стояли, хоть и приближался март. Дни были солнечные, очень яркие, небо светилось голубым, но с крыш лишь изредка капало, и то лишь в середине дня. Ночью же морозы крепчали. А мы ведь были плохо одеты, мама приехала в чужой шубе, которую надо было возвращать хозяйке (аспирантке, мать которой жила постоянно в Омске). Нам хотелось в тепло, на юг.